Город женщин  - Элизабет Гилберт

На следующий же день вещи Селии перекочевали в мою квартиру. Все столики, комоды и тумбочки теперь были заставлены ее тюбиками с театральным гримом и баночками с кольдкремом. На элегантном дядином письменном столе поселились флаконы духов от Элизабет Арден и компактная пудра от Элены Рубинштейн. Я находила в раковине длинные волосы. На полу раскинулась сеть из спутанных бюстгальтеров, чулок в сетку, подвязок и поясов. (Ты даже представить себе не можешь, сколько у Селии Рэй было белья! Ее чулки и бюстгальтеры как будто размножались сами собой.) Старые пропотевшие подмышечные прокладки прятались у меня под кроватью, как маленькие белые мыши. Под ноги то и дело попадались щипчики, впиваясь в стопу.

Ее бесцеремонность не знала границ. Селия вытирала помаду моими полотенцами, без спроса одалживала мои свитера. Наволочки вскоре почернели от потеков ее туши, а простыни стали оранжевыми от густого тонального крема. Пепел Селия стряхивала в любую емкость, оказавшуюся поблизости, – однажды даже в ванну, когда я ее принимала.

Как ни странно, меня это не коробило. Напротив, мне не хотелось, чтобы она уходила. Будь у меня в Вассаре такая потрясающая соседка, глядишь, я и колледж окончила бы. Селия Рэй казалась мне совершенством. В моих глазах она служила самим воплощением Нью-Йорка: роскошная, утонченная и загадочная. Я готова была терпеть любой беспорядок и пренебрежение, лишь бы она оставалась рядом.

Так или иначе совместное проживание устраивало нас обеих: я получала доступ к ней, она – к моей раковине.

Я не спрашивала разрешения у тети Пег и даже не рассказала ей, что Селия переехала в апартаменты дяди Билли и, похоже, намерена осесть в «Лили» навсегда. Теперь я понимаю, что поступила очень бестактно, ведь самые элементарные правила вежливости требовали прояснить вопрос с хозяйкой дома. Но в тот момент я слишком увлеклась собственными переживаниями, чтобы думать о вежливости, – как и Селия. Так что мы и дальше вели себя как заблагорассудится.

Мало того, меня даже не беспокоила грязь, которую Селия разводила в нашей квартире, ведь я знала, что тетина горничная Бернадетт все почистит. Бернадетт, скромная трудолюбивая пчелка, приходила в «Лили» шесть дней в неделю и убирала за всеми. Мыла кухню и туалеты, натирала воском паркет, готовила ужины (иногда мы их съедали, иногда нет, а иногда к трапезе являлся десяток незапланированных гостей). Та же Бернадетт заказывала продукты с доставкой из бакалейной лавки, чуть ли не каждый день вызывала водопроводчика и, похоже, делала еще десять тысяч дел, за которые ей даже «спасибо» не говорили. Теперь ей приходилось еще и убирать за нами с Селией, что вряд ли назовешь справедливым.

Однажды я услышала, как Оливия сказала кому-то из гостей: «Разумеется, Бернадетт – ирландка. Но она не из буйных ирландцев, так что пусть остается».

В те времена, Анджела, о политкорректности и не слыхивали.

К сожалению, больше про Бернадетт я ничего не помню.

А все потому, что в юности совершенно не обращала внимания на слуг. Они были для меня привычной частью обстановки, я их почти не замечала. Сидела и ждала, когда меня обслужат. Но почему? Откуда столько глупого высокомерия?

Оттуда, Анджела, что я была богатой.

Я еще об этом не упоминала на страницах своего письма, так что сейчас самое время признаться: я была очень богата, Анджела. Богата и избалована. Да, я выросла во времена Великой депрессии, но нашу семью кризис не затронул – по крайней мере, ощутимо. До биржевого краха мы держали трех горничных, двух поваров, няню, садовника и шофера на полный день. После обвала биржи остались две горничные, один повар и шофер на полставки. Сама понимаешь, в очереди за хлебом по карточкам мы не стояли.

А поскольку в элитной школе-интернате все девочки были мне под стать, я на полном серьезе считала, что у каждой семьи в гостиной стоит дорогой радиоприемник «Зенит»; у каждой девочки есть пони; все мужчины – республиканцы, а женщины делятся на две категории: те, что идут в Вассар, и те, что идут в Смит. (Мама окончила Вассар. Тетя Пег училась в Смите – правда, всего год, пока не бросила и не пошла в Красный Крест. Я не знала, в чем разница между этими двумя колледжами, но, судя по маминым репликам, она была существенной.)

И я всерьез считала, что прислуга есть в любой семье. Всю мою сознательную жизнь обо мне заботилась какая-нибудь Бернадетт. Я оставляла грязную посуду на столе, а кто-то ее убирал. Мою кровать каждый день аккуратно застилали. Сухие чистые полотенца появлялись вместо мокрых как по волшебству. Туфли, кое-как брошенные у входа, выстраивались в линию, стоило только отвернуться. За всем этим скрывались невидимые силы природы – неизменные, как гравитация, и такие же скучные, – наводившие порядок вокруг и следившие, чтобы у меня никогда не кончались чистые трусы.

Теперь тебя вряд ли удивит, что с момента своего переезда в «Лили» я и пальцем не пошевелила, чтобы помочь по дому. Я даже ни разу не убирала в квартире, куда меня поселила великодушная Пег. Мне просто не приходило в голову, что надо поучаствовать в уборке. И я ни на секунду не задумалась о том, что нельзя по собственной прихоти держать артистку бурлеска в качестве домашней зверушки.

Сама удивляюсь, как меня не придушили.

Ты наверняка встречала моих ровесников, чье детство и юность пришлись на годы Великой депрессии и чьи семьи, в отличие от моей, познали настоящую нужду. Твой отец – один из них. Но поскольку все вокруг в то время жили бедно, эти дети не видели в своих лишениях ничего необычного; более того, они не воспринимали их как лишения.

Дети, выросшие в те годы, часто говорят: «Мы даже не догадывались, что мы бедняки!»

Так вот, Анджела, у меня все было наоборот: я даже не догадывалась, что богата.

Глава пятая

За неделю у нас с Селией сложилось некое подобие совместного распорядка. Каждый вечер после спектакля она надевала вечернее платье (которое в других кругах сочли бы нижним бельем) и отправлялась в ночь греховодничать и развлекаться. Тем временем я ужинала с Пег, слушала радио, шила, ходила в кино или ложилась спать пораньше, но в глубине души мечтала о более интересных занятиях.

В предутренний час меня будил толчок в плечо и знакомая команда «двигайся». Я двигалась, Селия плюхалась на кровать и занимала все свободное место, отбирая у меня подушку и одеяло. Иногда она сразу проваливалась в сон, иногда начинала спьяну болтать и отключалась на полуслове. Бывало, я просыпалась и обнаруживала, что она держит меня за руку.

По утрам мы вставать не торопились. Селия выкладывала мне все подробности о мужчинах, с которыми встречалась накануне. Они возили ее в Гарлем на танцы. Приглашали на полуночные сеансы в кино. Без очереди проводили в «Парамаунт» на выступление Джина Крупы. Знакомили с Морисом Шевалье. Угощали лобстером «Термидор» и запеченной «Аляской». (Ради лобстера «Термидор» и запеченной «Аляски» Селия согласилась бы – и соглашалась – на что угодно.) О своих кавалерах она говорила так, будто те ничего для нее не значили, – потому что они на самом деле ничего для нее не значили. Стоило им оплатить счет, как их имена мгновенно улетучивались у нее из памяти. Она пользовалась мужчинами, как пользовалась моими лосьонами и чулками – бесцеремонно и легко.